Артур Рубинштейн (Arthur Rubinstein) |

Arthur Rubinstein

Польский музыкант Артур Рубинштейн — личность легендарная. Ego pianistiческий путь filloi në vitin 1900 në Berlin, u kthye në 1976-m në Londër. Гастроли Артура Рубинштейна во СССР në vitin 1964 në vitin 77. Поначалу молодежь была настроена скептически: sa mund të jetosh në moshën XNUMX vjeçare? Однако, как высказался тогда музыкальный критика Г. Кога, „опасения оказались неосновательными. Недела нами предстал увлекательнейший пијанист, полностью сохранивший свою «formu» — не только свежесть и чуткость восприятия, но и изумительный виртуозный аппарат, јуношескуский огонь, энту.

Në vitin 1999, kompania "BMG" publikoi unikalin e mbledhjes së diskut "The Arthur Rubinstein Collection"— "Коллекция Артура Рубинштейна" (RCA 630002). Në 94 disqe të parashtruara në të gjitha studimet dhe "живые" përshkrime të mëdha. Многие произведения Рубинштейн записывал по нескольку раз, и теперь мы може да се наконец сравнить его исполнения разных лет, realьно невозить творческую эволюцию пианиста. Përshkrimi одного сочинения порой сильно отличаются, причем различия касаются именно исполнительской koncepte, а не каких-то внешних особенностей.

Большой интерес представляют редкие „живые“ përshkrimi i koncerteve Artura Рубинштейна. Në një herë nga ato të intervьyu 1964 года музыкант признавался: „Для настоящего артиста играть поред людьми — e këndshme… Radioja nuk e lë mënjanë të gjitha në koncertin përle. Artistu нужны слушатели. Я люблю, когда на концерте сидят даже на эстраде, и обычно прошу пропускать на эти места konservatorскую молодежь: она меня вдохновляет. Radio nuk e jep fjalën. Человек слушает музыку «между делом», një koncert duhet të jetë i praktikuar. Вот почему я избегаю трансляций своих концертов…“

Неповторимость, узнаваемость исполнительской intonations любого музыканта создается двумя элементами — звуком и временем. Звук фортепиано под пальцами Артура Рубинштейна был полный, глубокий, ясный, рельефный. Его фразировка происходила от какого-то ощущения дыхания, его фортепиано како будто пело — instrument i goditur transformirovalsя в поющий… он всегда глубоко погружал пальцы в клавиши, когда требовалось, и „с ощущением piano“, si он foli. Сочность звука стала одним од его фирменных знаков. Однажды великого виолончелиста Григория Пятигорского спросили: „У кого самый богатый виолончельный (курсив наш.— Red.) звук?“ И он ju përgjigj: „У Рубинштейна“.

Временем Рубинштейн также владел необыкновенно тонко. Темп, который он выбирал, сегда был „tempo giusto“, то есть temp „сообразный характеру пьесы“. Në slovam Danielya Barenboyma, ego tempo „vsegda был «правильным»— nuk është e lehtë të bыstrыm për këtë, чтобы сите было слышно, dhe nuk është e lehtë të zbehtë, чтобы звук распадался. On был очевидно во идеальной пропорции к содержанию…“

Однако самое главное, что отличает исполнение Артура Рубинштейна,— это удивительная пластичность, гибкость, естественность течения музыки, иначе говоря, особенности rubato. Форма его фраз была очень вокальной, слушатель чувствовал живое дыхание музыкальной линии. Пианист хорошо знал, что певцы и духови достигают большой выразительности умелым взятием дыхания внутри фразы, и он переносил это на свою игру. Rubato Рубинштейна не е только проявление огромного таланта, но и результат осознанной работы, о чем говорит его обращение к Эмме Дестин, которой он восхиокощался и котору служел со хумраи боли: Ju mësova меня разумной трактовке rubato — этого столь ложно понимаемого përcaktimiя свободы выражения в мелодии. Я попытаюсь перенести Ваше совершенное владение дыханием во мою собственную фразировку и убежден, что именно это имел в виду Шопен, предписывая rubato во своите произведениях“ (Рубинштейн ислонштейн А. Дни мое. .С. 9).

Наш разговор теперь плавно переходит к Фридерику Шопену, и е тоа неудивительно, ибо Рубинштейн пред сите „shopenist“. Ни для кого не секрет, что глубинное, подлинное погружение в музыку Шопена чаще удается пианистам-полякам, так како ощущение „polskosci“ (polьского духа, польского начала) во них. Большую часть произведений композитора Рубинштейн играл на протяжении во të gjithë jetën e vet, por, poжалуй, особенно глубоким и тонким проникновением во сложный мир шопеновской музыки отличаются готовина1950-60.

Клучем к пониманию особенностей интерпретации Шопена Артуром Рубинштейном служат собственные слова музыканта: „Чтобы понять Шопена, нужно знать, что композитор был ученик точности Баха и Моцарта и ученикомии. Это благородный гений. Rubato Shopena — от итальянского пения: композитор постоянно посещал итальянскую оперу, изучая искусство певцов. Учтите дыхание певца, выразительность арий и речитативов, пение для души — и появится должная степень свободы, не навязанной, а вытекающей из смысла мелодии…“ Но при этом в Шопене, по мнению пианиста, „отвратительна… примитивная танцевальность, подпрыгивающие ритмы, назойливое подчеркивание акцентов, бальная лихость“.

По мнению Рубинштейна, в первой половине ХХ столетия большинство пианистов „хипертрофировали естественный лиризм Шопена, утрировали пластичность и красоту мелодии, вместо того чтобы исполнять остварено, прочистено, просто. Порой задерживали ноты, которые не следовало тянуть, разбивали аккорды, ждали по полчаса, когда нужна была лишь маленькая пауза“. Apofeoz такого подхода мы може да се наблюдать во Ignaцы Яна Падеревского. К сожалению, многие музыканты до сих пор придерживаются этих принципов. Рубинштейн был первым, кто начал бороться за „моцартовски точного, чистого Шопена“. На противостоял традиции преувеличенной чувствительности, сентиментальности, созданной шопеновскими учениками, однако это послужило поводом к серьезным нападкам; Польские критики и публика говори: „Рубинштейн играет талантливо, но Шопен absolютно сух“.

Nga përshkrimi i koncerteve Shopena для фортепиано со оркестром, prezantues në kuvendet e firmave "BMG", хочется выделить альбом № 17: Первый концерт e-moll со оркестром Лос-Анджелесской Аджелесской под управа. Валленштейна (1953) и Второй концерт f-moll со Симфоническим оркестром NBC под administrimin e У. Штейнберга (1946) — dhe albom № 44: I pari i koncertit e-moll në Новым симфоническим оркестром Лондон, nën administrimin e С. Скровачевского (1961) и Второй концерт f-moll со оркестром „Симфония воздуха“ („Symphony of the Air“) под управлением А. Валенштейна (1958). Заметны различия в исполнительских концепциях первых частей концерти. Так, первая часть Первого концерта из альбома № 17 звучи императивно, крупным мазком, довольно быстро, Agitato; вся фактура очень ясна и мелодизированна, никакой педальной дымки. Первая часть Второго концерта из того же альбома исполняется страстно, устремленно, патетично, рельефно в интонационном плане, ярко, но несколько маршеобразно; mund, такая „прямолинейность“ и чезмерная „маршевость“ объясняются përcaktimной полемической заостренностью исполнения. Что касается вторых и третьих частей во përshkrimin e të gjitha koncerteve me albomov, të gjitha ato po-svoemu prekrasnы, të dyfishta, të plota laskovo, të padëshiruara, pa sij-libo слащасти. Говоря об интерпретации Рубинштейном концерти Шопена, вошедших во альбом № 44, хочется вспомнить слова из цензии Р. Shumana 1836 год: „Нас снова приветствует дух Моцарта…“ Общий тон интерпретаций концертов альбома № 44 спокойный; это сдержанное, серьезное, чуть отстраненное повествование. Нарочито неторопливые темпы, тонкие ритмические оттяжки в финалах, удивительное единение солиста и оркестра…

Давно уже стали эталонными рубинштейновские трактовки балад, экспромтов, баркаролы, скерцо Шопена; особенно это относится к записи 1949 года (альбом № 26). Shkruaj четырнадцати вальсов, сделанная во 1963 година për очень короткое время — четыре со половиной часа (альбом № 47), поражает своей цельностью; это поэма, произнесенная на одном дыхании, словно проникнутая воспоминаниями о давно ушедшем… Великолепна кульминация в коде Полонеза-фантазии.

По-разному расскрывает Артур Рубинштейн мир шопеновской музыки во ноктюрнах. Трудно отдать предпочтение какой-либо из записей. Одни ноктюрны pianistom „propetы“, të tjera „problenы“, trete „prodeklamirovanы“; некоторые будто иллюстрируют знаменитую шумановскую оценку 1836 года из оценки на появление ноктюрнов Ф. Шопена и Д. Filda: „Самое задушевное и просветленное, что только може да быть создано в музыке“.

Самое „польское“ во Шопене — это, наверное, его мазурки. И наиболее глубокое постижение личности композитора, бесконечную широту в скрытии разных сторон польского духа Рубинштейн демонстрирует именно при исполнении мазурок. Поначалу как раз мазурки-то пијанист записывать не хотел, опасаясь возможной монотонности звучания. Тем не мие исполнение Рубинштейна — идеальное воплощение авторского замысла, который прекрасно охарактеризовал Б. Асафьев: „За элементарностью конструкции скрывается «необычайное многообразие»: мазурки-песни, мазурки-рондо, мазурки-думы, мазурки — романтические элегии, лирические ариозо, пасторали, мазурки — масровы. интимного тона», словно монологи «наедине с собой», мазурки иронического склада, словно тонко зарисованные над «человеками» очерки, мазурки — јуношески шаловливая, прихотливая игра воображения, мазурки: сказы про весну и про девушек, мазурки — похоронные хоралы, мазурки — свадебные перезвоны. Granitsы nastroeniy papredelьnы, diapazon soundописных образов vыzыvaet многообразие живописных асоциаций…“

Интересным дополнением шопеновского раздела коллекции являются записи альбома № 69 — Fantazija e Polьские темы, исполненая Рубинштейном, ndërhyri me Filadelьfiyskym orkestrom nën administrimin e tyre. Орманди (1968), и Andante spianato и Большой полонез во оркестровой версии, сыгранные со оркестром „Симфония воздуха“ под управлением А. Валенштейна (1958). Эти записи отличаются невероятным ритмическим разнообразием и удивительной эlegantью.

Наряду со произведениями Фридерика Шопена, Артур Рубинштейн на протяжении всей своей жизни исполнял сочинения Роберта Шумана. От Роберта и Клары Шуман нити преемственности протягиваются к Рубинштейну через лекого скрипача Йозефа Иоахима, который в юности был блиштезок великому композитору, а на склоне лет благословиль молодо.

Концерт Шумана для фортепиано со оркестром был записан Рубинштейном трижды. Запись 1958 года со Симфоническим оркестром компанијата „RCA Victor“ nën administrimin e Й. Крипса (альбом № 39) — единствена известных интерпретаций, вторая и третья части, Интерпретация 1947 года со Симфоническим оркестром „RCA Victor“ под управлением У. Штейнберга (альбом № 19) менее убедительна из-за некоторой тяжеловесности, ритмической прямолинейности. Запись 1967 года со Чикагским симфоническим оркестром под управлением К.-М. Џулини (альбом № 53) привлекает прекрасной ансамблевой слаженностью и тонко балансированной звучностью оркестра, которые всегда отличают трактовки такого мастера, како Джулини.

Во шумановском разделе коллекции есть уникальная „живая“ запись Симфонических этюдов, сделаная në vitin 1961 në Karnegi-holle (alьbom № 39). Перед нами бурный, кипучий, бушующий, захватывающий Шуман. Интерпретация волнующая и красноречивая, изобилующая виртуозностью.

„Вещая птица“ Шумана (из цикла „Лесные сцены“) была одним из любимых произведений пианиста. Из трех замечательных записей (1946, 1961, 1969), пожалуй, наиболее впечатляет версия 1961 года, прекрасно саделная и, како верно замечает музыковед Г. Голдшмидт, „демонстрирующая утонченную грацию без хрупкости, присущей более старым записям, и без некоторой тяжеловесности, свойственной позднему Рубинштейну“.

Неторопливо, крупно, рельефно, декламационно, може да звучи, во духе Софроницкого звучи „Арабески“ во записи 1969 года (альбом № 39), тогда како запись 1947 года (альбом №) .

Из шумановских записей Рубинштейна, может быть, само большое откровение — Фантазия C-Dur. Muzikanti luante me 17 vjet, por përshkruaj lishь однажды, në vitin 1965 (albom № 52). Не знаю другого исполнения, которое бы со такой полнотой расскрывало знаменитый эпиграф Ф. Шлегеля к этому сочинению: „Сквозь все звуки, звучащие в пестром сне земли, один тон слышится тому, кто тайно прислушивается“. Темп исполнения очень сдержанный, звучности — волшебные…

Хочу напомнить один из отзывов об исполнении Рубинштейном шумановского „Карнавала“ në Moskë në vitin 1964: „Стоящая во одном ряду с лучшими среди слышанланаруаци — у Рахманиго слушаля, Софроницко личва и Мике. Это Шуман — воздушный, летящий, клубящийся. Рубинштейн избегает какой-либо броскости, оголенной пианистичности. Он сознательно жертвует элементами внешней зрелищности во «Вступлении», бравурой во «Паганини». Vërejtje e vendimeve të kundërta në lidhje me koncertet e efektshme të kolkosti staccato në epizodën «Pantalone dhe Kolombina», газый стремительности пассажей во «Паузе, грнчаный похум». Его цель не «зарисовки со натуры», не избражение во звуках Пьеро и Арлекина, выхваченных из калейдоскопа карнавальных масок, но передача интимных дуушевных состояний романтического поэта. В рубинштейновской передаче все и неиссякаемо разнообразно и едино. <...> «Карнавал» овеян у Рубинштейна дыханием гофманско-гейневской фантастики“.

Vendndodhja e dytë në repertuare Artura Рубинштейна nuk e pëlqeu Koncertin e dytë Камиля Сен-Санса. Kjo është prodhuar në vitin 1900 dhe në vitin 1975 në Londër në vitin XNUMX; невольно напрашиваются параллели со деятельностью самого Сен-Санса, которому судьбой была дана длительная и насыщенная творческая жизнь. Koncerti i dytë Sen-Sansa, Ukrashение Repertuara Artura Rubinshteйna, благодарен за Антону Рубинштейну, о чем рассказывает Sen-Sans në një shkrim "Порты и воспоминания": дайте концерт, чтобы я имел случай взяться за палочку!»— «С удовольствием». ... Interesno, что Артура Рубинштейна парижской публике во начале XX veka prezantoi emenno Sen-Sans: „Позвольте представить вам одного од величайших артистов, которых я знаю. Я предсказываю ему блестящую карьеру. Коротко говоря, он достоин фамилии, которую носит“.

По поводу Концерта Сен-Санса Артур Рубинштейн писал, что он был „благодатной новинкой; я взялся за него со большой энергией и должен сознаться, что он в течение долгих лет служил мне первоклассным боевым конем. В этом концерте есть все — пыл и елеганција, ослепительная бравура и temperament; в то же время это хорошая музыка, хотя и не лишенная известной банальности. Но я по-прежнему убежден, что талантливый interpretator способен облагородить все, что играет, если он «со-krijues», dhe nuk e përmbushte».

Njoftim i vыskazыvaние Sen-Sansa о необходимости „рассматривать сольную partiyu në fortepiannom koncerte napodobie roli në shumë për teatër, eta rolь duhet të jetë быть задумана и передажана како пераи“. Në Koleksionet Рубинштейна даны три записи Второго концерта, и каждая во своем роде замечательна. Наиболее цельной является интерпретация 1958 года со оркестром „Симфония воздуха“ под управлением А. Валенштейна (альбом № 53). Интересно расставлены драматургические акценты. Первая часть носит характер Maestoso, образуя смысловой выразительный центр сочинения — в духе монолога актера-трагика; это находит отражение и во tempovыh proporciyah: первая часть по протяженности praktike равна двум следующим. Në përshkrimet 1969 года со Филадельфийским симфоническим оркестром под управлением Ю. ormandi (alьбом № 70) совершенно ошеломляет вторая часть: солист со помощью особенного штриха создает невероятно упругий, летящий звук; втора тема этой части произносится со особым упоением, радостно, во весь голос. Në альбоме № 82 prezantoi "nelegalьная" përshkrim i 1939-ës me urgjencë Koncertnogo общества Консерватории (Orchestre de la Socie'te' des Concerts du Conservatoire) nën administrimin e dirigerës dhe njohjes së flletit. Gubera. Здесь нело „огрехов“ и у солиста, и во дирижера (особенно во финале, кога оркестр просто не mund të zgjidhet për pianistom), por në emocionale plane это необыкновенно яркое исполнение. Наше воображение поражают свобода и мощь первой части Andante sostenuto, elegantiteti dhe изумительное со точки зрения вкуса rubato второй части, феерическая тарантелла финала. „Когда слушатель приходит в себя от головокружительного темпа Finala, то он поражен ритмической упругостью, «пульсом» солиста, за которым, не сегда времея, несется оркестр“, — пишете во коментари. Голдшмидт.

С именем Артура Рубинштейна связано много открытий в искусстве ХХ века. В частности, это испанская музыка. Интересное описание того, si он стал „испанистом“, одним од лучших исполнителей испанской музыки, дает сам Рубинштейн во своитех мемуарах:

„Исаак Альбенис — человек, которому я обязан своей большой популярностью во Испании и во всех испаноязычных странах. Në Пальме, на Майорке, вдова Альбениса пригласила меня на обед… Она жила во предместье города со своите двумя дочерьми… — Играете ли вы его музыку?— поинтересовалась сеньора Альбенис. - Diskutoni! — ответил я.— Я хорошо знаю и очень люблю его сюиту «Иберия», но я боюсь играть ее në Spanjë. Në Poloni më të famshmet dhe inostrannыe pianistы вызывают смех, когда берутся играть мазурки Шопена; они остаются совершенно чужды ритмическому духу этой типично польской музыки. И я не хочу рисковать быть осмеянным во Шпанија; suksesом в этой стране я очень дорожу. — Пожалуйста, сыграйте все же что-нибудь из его сочинений,— настаивали дамы. — Сеньора,— сказал я, немного смущаясь, г-же Альбенис,— я играю эту музыку со увлечением, но в моей собственной манере. Shikoni, по моему скромному мнению, фактура сюиты «Иберия» е излишне многу, и это изобилие средств ndërhyn естественному течению мелодии. Очень опасаюсь, что вы будете шокированы, услышав, как я опускаю множество нот со единственой целью рельефнее выделить существо этой музыки. Ничто не може да остановить этих дам. — Играјте так, како вы чувствуете,— сказали они.— Нам высшей степени интересно послушать вашу интерпретацию. Я nis me «Трианы», вложив туда всю мою врожденную любовь к шпанско ритмам. Когда я кончил, сеньора Альбенис повернулась к Лауре и сказала: — Это поистине удивительно, не е правда ли? Он играет это точно так, како когда-то твой отец. - Po, da,- ответила Лаура. Такое одобрение, исходящее от вдовы и одной из дочерей композитора, которые обе были пианистками, сильно подняло мой дух. Я сыграл три или четыре другие пьесы од «Иберии», трактуя их на свой манер, и мои слушательницы без конца прерывали меня восклицаниями: — Папа делал такое же rubato dhe так же заканчивал pianissimo. И темп его был точно тот же, что и ваш. Asnjë gjë e tillë nuk ishte më shumë, nuk ishte një zgjidhje… Mesyacem pozze ja tha tre эkstraordinarnыh koncerte në Madrid, në programin e kotorыh nëshli четыре од dynadcati në "Iberi". Так как их никто еще никогда не играл, они явились для публики совершенной новинкой. Mogu без преувеличения сказать, что эти концерти стали поистине поворотным пунктом во мојата карьере. После каждой пьесы весь зал вопил: «Бис, бис!..», кажете меня повторять их одну за tjetër... Сеньора Альбенис, ее дочь Лаура, Арбос, де Фалья и другие музыканты обнимали и поздравляли меня, опьянев от энтузиазма. — Вы играли эту музыку так, словно родились здесь,— говорили мне. Nachinaya со этого дня я был признан лучшим од bashkëkohore interpretatorë spanjisht muzыki dhe duhet të luajmë si e tillë në të gjitha qytetet, në të gjitha qytetet, dhe në të gjitha këto suksese.

В коллекции Артура Рубинштейна собраны записи произведений И. Альбениса, Э. Granadosa, F. Mompu, M. de Фальи. Не се здесь равноценно, ибо сами произведения различаются по художественному уровню. Сочинения Момпу, „Наварра“ Альбениса — эффектные эстрадные номера, пијанист исполняет их со неподражаемым шиком. В основном Рубинштейн играет лучшие произведения шпанских композиторов ХХ века. Возникает ощущение поразительной достоверности: перед нами словно оживает атмосфераных произведений великих испанцев — Сервантеса, Лорки; мы чувствуем ароматы, ощущаем напоенный зноем сухой воздух. Мы вовлечены в эту жизнь…

„Ночи в садах Испании“ для фортепиано со оркестром Мануэля де Фальи — одно од лучших шпанских сочинений прошлого столетия. Рубинштейн впервые услышал его në vitin 1916, „заболел“ им и включил его во вашиот repertuar. Në koleksionet оно представлено тремя версиями. Shkrimi i vitit 1969 (alьbom № 70) me orkestrom „Симфония воздуха“ под управалением А. Валленштейна, на мојот взгляд, несколько akademik (если вообще може да говорить об академичноста Артура Рубинштейна), dy të tjera — прекрасны каждая по-своему. Запись 1954 года (альбом № 18) со Симфоническим оркестром г. Сен-Луи под управлением В. Гольшмана оставляет яркое и цельное печатење: temperaturat e trupit, dialogu i madh dhe orkestra, me një epizodom të ri, por të gjithë të tjerët në një tjetër tjetër. Совершенно иная трактовка „Ночей“ представлена ​​во записи 1957 года (альбом № 32) со Симфоническим оркестром Сан-Франциско под управалением Э. horda. Это подлинно „симфонические впечатления для фортепиано со оркестром“ (aвторское жанровое përcaktim). Исполнение отличают импульсивность, взрывчатость, необыкновенная красочность, тембровое богатство, особая многоплановость звукового пространства. Настоящее торжество танцевальности, „испанского начала“— вторая часть, „Danse lointaine“. Оркестр подобен ансамблю самобытных солисти, и пијанист один из них, что соответствует замыслу композитора.

Наши выдающиеся критики Г. Kurn dhe D. Рабинович вы своих рецензиях, посвященных выступлениям Артура Рубинштейна në SSSR në vitin 1964, nuk e anuluar nga përmechaniй такого рода: „…яркая, обаятельная индивидуальность. И… како всякая индивидуальность,— имеющая свои границы. Рубинштейн… не претендует на философскую глубину и трагедийность концепций, на открытие «novыh gorizontov» në pianizme…“ (Г. Коган); „…othodы от общепринятого… nuk krijon впечатления принципиального разрыва со… tradicijami. …Своеобразие рубинштейновских трактовок не открыть слушателю несвесен миры, колько администрира его неистощимой способностью… duke hyrë në të gjitha bukuritë e reja dhe të reja në казалось бы давновендович. Сейчас, по-видимому, наступает переоценка ценностей. Në periudhën 1950–60-х годов советский слушатель имел возможность наряду со Артуром Рубинштейном чуть таких замечательных пианистов трагедийного склада, како Владимир Софроницкий, Мария Юдина, во сравнения, во сравнении со которыг. Ныне трудно кого-либо удивить совершенством исполнения или качеством записи; и как часто роскошно изданные компакт-диски с прекрасным цифровым звуком не только не оставляют впечатления трагедийности и новизны, но, не трогая ни ум, ни сердце, мгновенно стираются из памяти после прослушивания, тогда как мощное, жизнелюбивое, яркое искусство Артура Рубинштейна — это „праздник, который всегда с тобой“.

Irina Temchenko

* Të gjitha citat, të dhënat në statusin, nga annotaciй к альбомам Artura Rubinshteyna dhe nga librat, të përfshira në mbledhjen e "BMG" në mbledhjen e librave me shkrime pianista.